Русская литература в поисках русской идеи (часть 1)

События, имена, идеи

Современная литература пришла в движение, в писательском сообществе происходят тектонические сдвиги. С одной стороны, внутри писательского лагеря наметилось куда более резкое размежевание. С другой, перестраиваются отношения между писательским сообществом и государством. А с третьей, сами писатели разворачиваются лицом к гражданской и политической проблематике, откликаются на информационную повестку дня.

В конце 2024 года были подведены итоги Национальной литературной премии «Слово», которая проводится при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. Учредителями премии являются Российский книжный союз и Союз писателей России. Преамбулой к этому событию послужила Всероссийская конференция критиков и литературоведов «Большой стиль». Я предлагаю проанализировать оба эти события, заявленные на них произведения, имена и идеи.

«Конференция [«Большой стиль»] станет началом общественной дискуссии о тенденциях, путях развития литературного процесса», – заявил сопредседатель Попечительского совета Премии Сергей Степашин¹. Вот и давайте рассмотрим озвученные на ней идеи и попробуем сделать выводы относительно современного литературного (а может быть и шире, культурного) процесса.

Злые языки скажут: «Зачем цепляться к чужим словам? Люди получили грант под премию и конференцию по определённой тематике и, как могли, его отработали. Слова, декларации, лозунги здесь играют второстепенную роль». Однако я не стану обвинять участников в неискренности и намерен анализировать их устные и печатные выступления так, как если бы это было подлинное выражение позиций самих теоретиков и сообществ ими представляемых.

В анонсе конференции сообщалось: «Впервые за последние 30 лет более 100 литературных критиков и литературоведов соберутся, чтобы обсудить современный литературный процесс и выделить наиболее значительные тенденции и имена»². Но это было не совсем так: организаторы и участники не собирались просто обсуждать и просто выделять тенденции и имена.

Собственно, никто и не скрывал, что конференция носит открыто идеологический, «партийный» характер, то есть выступает не от имени некоего безликого целого под общим названием «современная русская литература», а выступает в защиту одной части литературного сообщества и против другой части этого сообщества, поддерживает одни тенденции и сопротивляется другим. И если Степашин говорил о «путях развития литературного процесса», то, очевидно, один из этих путей считается гибельным, а другой спасительным.

Причём гибельным считается именно тот путь, которым отечественная литература шла в последние десятилетия, иначе зачем бы потребовались денежная (и весьма щедрая) премия и сопутствующая ей конференция, дабы теперь вернуть эту литературу на путь истинный. Ведь действительно, если мы попросим обывателя назвать имена современных российских писателей, то услышим имена Акунина, Пелевина, Сорокина, Толстой и Улицкой, которые вряд ли организаторам «Большого стиля» по душе. И я их чувства вполне разделяю. Те же имена, что торжественно провозглашались с трибун конференции и ставились в пример, массовому читателю в большинстве своём неизвестны.

Литература, общество, экономика

Но прежде чем мы выделим главные идеи конференции и тенденции за этими идеями стоящие, давайте предоставим слово главным идеологам и спикерам «Большого стиля». Их было двое: Нина Ягодинцева и Алексей Татаринов. Они выступали на всех главных площадках конференции со своими тезисами, их статьи легли в основу подготовки мероприятия.

Профессор Челябинского государственного института культуры, поэт и критик Нина Ягодинцева весьма удачно называет современный упадок литературы следствием капиталистического развития общества: «С конца XIX – начала ХХ века, с возникновением массового производства и организации на этом производстве больших масс людей возникли понятия “массового сознания”, “массовой культуры” и стали активно разрабатываться технологии массового управления, которые к началу ХХI века окончательно превратились в технологии манипуляции массовым сознанием, а в XXI веке благодаря современным информационным технологиям эта манипуляция стала тотальной и запустила обвальный процесс разрушения сознания – как массового, так и индивидуального»³.

Действительно, массовое производство и капиталистическое хозяйство воспитали массового потребителя и превратили литературу в соответствующий запросам этого потребителя массовый продукт. Да, сегодня эта модель пришла к закономерному кризису. В этом Нина Александровна совершенно права.

Однако следом она призывает обратиться к «уникальному опыту» русской национальной культуры, который поможет «преодолеть разрушительные процессы» и обеспечить «бескризисное развитие». Очевидно, речь в первую очередь идёт об отечественной литературе XIX и ХХ веков. И здесь критик противоречит собственной концепции. Согласно логике, использованной при анализе текущего состояния культуры, следовало бы задуматься, а продуктом какого типа «производства и организации на этом производстве больших масс людей» (то есть какой социально-экономической системы) являлась эта самая литературная традиция?

Феномен «золотого века» русской литературы был связан именно с несформированностью индустриального способа производства и капиталистической экономики царской России. В стремлении преодолеть отсталость и одновременно в неприятии надвигающихся с запада перемен и возникало необычайное напряжение чувства и мысли отечественной словесности. Возникало страстное искание собственного уникального пути и в то же время нежелание жить по-старому.

Отсюда тургеневская критика крепостничества, пушкинские размышления над историей России, лермонтовские упрёки своему «потерянному поколению». Отсюда горячая проповедь Чацкого и насмешки Базарова, предостережения Гоголя и Достоевского.

Особым было и положение русских писателей, многие из которых были родовитыми дворянами и существовали отнюдь не на литературные заработки или, во всяком случае, не всецело зависели от литературно-рыночной конъюнктуры.

Заметьте, что именно отмена крепостного права и более уверенное капиталистическое развитие России во второй половине ХIX и вызвали смену «золотого века» русской литературы «серебряным» с его буржуазным пессимизмом и индивидуализмом.

От полнейшего «обуржуазивания» и «овеществления» русскую литературу предохранила Русская революция, как бы это ни было неприятно слышать нашим почвенникам. Ибо построение некапиталистической, огосударствлённой советской экономики исключило Россию и её культуру из мирового рынка и задало иную логику существования литературы и иной статус отечественного писателя. Он стал не торговцем, как на Западе, а, скорее, чиновником на государственной службе.

И именно после развала СССР и вступления России на путь рынка, включения постсоветского пространства в систему глобального капитализма у нас и формируется рынок литературы и рыночная литература с Пелевиным и Сорокиным во главе.

Соответственно, если современным идеологам литературного процесса, хочется изменить форму и логику бытия отечественной литературы на нерыночную, то, соответственно, придётся и наше общество откатывать либо к докапиталистическим средневековым отношениям (о чём мечтают наши монархисты), либо строить некое подобие СССР 2.0 (как мечтают наши сталинисты и «красные реставраторы»).

В поисках иноагентов

Собственно, многие участники конференции открыто выражали свою ностальгию по советским временам, когда литература находилась на полном государственном содержании. Недаром литературовед Анна Жучкова подчёркивает, что русская литература «почти потеряла» субъектность в «постсоветское время», а критик Михаил Хлебников отмечает, что «сегодня фактически отсутствует журнальная дискуссия, что всегда являлось характерной чертой как русской, так и советской культурной жизни в их лучшие периоды»⁴. Ушёл исторический период, ушли и его черты.

Но разве наша страна не переживает крутой перелом? Разве СВО не вырвала нас из мировой рыночной системы и не потребовала глубокой перестройки экономики и общества? И разве, наконец, эта перестройка не создаёт почвы для новой (то есть основанной на старых принципах) литературы?

Алексей Татаринов констатирует: «Во-первых, уже достаточно много лет новейшая литература воспринимается как аутсайдер в пространстве разнообразных форм текстов и удовольствий; во-вторых, с началом СВО оказалось, что практически полностью отсутствуют проза, поэзия и драма, соответствующие сошедшему на нас эпосу. Современный литературный процесс в XXI веке мало кому казался большим, а выяснилось, что он вообще какой-то неприлично маленький, суетливый и не совсем русский. А, учитывая число прямых и косвенных иноагентов, совсем не русский»⁵.

Тут буквально в трёх предложениях Татаринов формулирует сразу несколько тезисов, на которых следовало бы остановиться и о которых следовало бы поговорить подробнее. Действительно, новейшая литература воспринималась в постсоветской России и воспринимается до сих пор как аутсайдер. И это относится как к именам, произносившимся на конференции «Большой стиль» с почтением, так и к фамилиям вполне коммерчески успешных авторов, чувствовавших себя хорошо и без всяких конференций.

Прежде всего, это «аутсайдерство» литературы было связано с капитализмом: в рыночной ситуации высокое искусство всегда проигрывает искусству массовому и его наиболее успешным видам: компьютерным играм, спорту, кино и порнографии. Надо сказать, что в этой рыночной логике существует и наше государство. Согласитесь, с пропагандистской точки зрения выгоднее тратить деньги на фильмы и мультики, а не на выпуск литературного эпоса. Думаю, по объёмам финансирования легко посчитать, на кого делают ставку наши чиновники.

На это обращает внимание преподаватель и журналист Михаил Гундарин: «Зачем им связываться с тем, что не имеет влияние на аудиторию и, собственно, бесполезно в плане распространения и поддержания нужных идей и установок?»⁶

В условиях рынка, на которые была самим же государством обречена наша литература, выживают и сносно себя чувствуют Быковы и Акунины. Но Быковы и Акунины не станут создавать эпос, они привыкли жить без порддержки государства и сами не намерены оказывать ему поддержку. Сама логика среднего бизнеса толкает их в объятия Запада. Они могли себе позволить отдых в Европе, пытались штурмовать западный книжный рынок, выступали там с лекциями, заводили там связи. Если бы накопили достаточно денег, то покупали бы там собственность по примеру нашей крупной буржуазии. Поэтому на СВО они отозвались в лучшем случае никак.

В итоге вокруг СВО сплотились рыночно «неуспешные» авторы, а также те, кто связан с государственным сектором (например, Татаринов, Гундарин, Жучкова и Ягодинцева работают в сфере образования).

Была ли наша литература иной?

Рассмотрим программную статью Татаринова «О нашей пипеточной литературе», в которой он указывает на то, что отечественное литературное поле захвачено либералами-западниками. Он указывает и на историю со сменой руководства журнала «Наш современник» и исчезновением изображения Минина и Пожарского с его обложки, критикует позицию созданной писателем-депутатом Шаргуновым Ассоциации писателей и издателей России (АСПИР).

Казалось бы, какое дело мне, жителю сибирской глубинки, до имён, неизвестных за пределами столичной литературной тусовки? Басинский, Юзефович, Васякина — что они там делят между собой? Но надо признать, что такова и есть литературная жизнь: она сосредоточена в пределах столичных салонов, вертится вокруг столичных институций и очень похожа на небольшой семейный бизнес. Впрочем, была ли она иной в советское время, в дореволюционной России? Может быть, широкие проекты вроде «Большого стиля», премии «Слово», Совета молодых литераторов и провинциальных литературных фестивалей и являются попыткой эту замкнутость и ограниченность преодолеть.

СВО всколыхнула застоявшееся болото нашей литературы, потребовала от писателей какой-то внятной гражданской и нравственной позиции, вывела нас из ситуации рыночного релятивизма. «Да, блаженны миротворцы. Но далеки от блаженства имитаторы миролюбия. Они превращают словесность военного времени в болотистую риторику, в убаюкивающий поток сладких, вкрадчивых, весьма интеллигентных голосов»⁷, — утверждает Татаринов.

Какова же позиция самого Татаринова? Она вполне понятна, даже, по утверждению автора, «проста»: «Мысль моя проста. Запад действительно пытается нас отрицать – и в слове, и на поле боя. Он не пытается, он громко и очень сознательно заявляет: духовно Россия пуста, не только пуста, но и смертельно опасна для цивилизации Европы и Америки. Но мы же с вами считаем иначе? Господа высокие литработники, вы ведь согласны? Тогда словесность должна заниматься главным – ответом на вопрос о Русской идее, о возможной гибели мира без ее силы и цветения, о нашей реакции на вызовы вполне состоявшихся врагов»⁸.

Наверное, этот пассаж Татаринова покажется кому-то недостаточно ясным и вызовет споры. Если Запад считает Россию «духовно пустой», то почему «смертельно опасной»? Разве опасность несёт не некое содержание, противоречащее установкам официальной западно-либеральной идеологии? Так называемые турбо-патриоты будут настаивать на том, что именно полнота отечественной культуры, её ценности и скрепы представляют угрозу коллективному Западу и его культурному влиянию. Однако как только речь зайдёт о попытке сформулировать само это содержание и эти ценности, тут же начнутся разброд и шатания даже в среде самых патриотичнейших патриотов.

Они отлично представляют, против чего они борются, но вот их положительные ценности остаются непрояснёнными. Возможно, в этой непрояснённости залог их единства. За всё хорошее против всего плохого!

На полупериферии системы

И всё-таки попробуем навести прожектор разума на эту туманную область. Ибо далее уже невозможно откладывать разговор об СВО, об отношениях России с Западом и о том, каким образом во всё это оказалась встроена русская литература.

Мы уже упоминали, что после провала советского проекта Россия оказалась встроена в мировую рыночную систему. Именно после крушения советского блока (так называемого второго мира) капитализм стал глобальным. Что это означает? Все страны заняли свои места в мировой экономике. Однако эта экономика построена отнюдь не справедливо. Она имеет центр, в котором происходит накопление капитала, и свою периферию, откуда выкачиваются средства. Выкачка происходит не только в виде финансов и товаров, но и в виде людских ресурсов — благоденствующий и процветающий центр оказывается притягателен для мигрантов, причём для мигрантов высочайшего уровня: учёных, высококлассных специалистов, артистов.

Какое же место в этой мировой системе заняла Россия? Со своими богатыми природными ресурсами, образованным населением, остатками советской промышленности и «ядерной кнопкой» она оказалась на полупериферии этой системы. По отношению к центру (США + Европа) мы выступаем в качестве периферии, источника людских и материальных ресурсов. А по отношению к периферии (преимущественно, к странам постсоветского пространства) выступаем в качестве локального центра, откуда, в свою очередь, поступают ресурсы и куда мы можем сбывать свои товары.

Наряду с нами к полупериферии исследователи относят Китай, Турцию, некоторые крупные латиноамериканские страны.

Так вот полупериферийный статус служит постоянным источником своеобразного напряжения и нервозности, как для национальной буржуазии, так и для народов полупериферийных государств. Вроде бы и великие державы, да не совсем. Вроде бы имеется богатая национальная культура, а потреблять приходится американизированный масскульт. Вроде бы бедные соседи смотрят на нас снизу вверх, а Запад по-прежнему нами пренебрегает. Национальное чувство постоянно оказывается уязвлено.

То же и с нашими олигархами и высшими чиновниками. Вроде бы и яхты у них не хуже, чем у западных милиардеров, а за один стол с ними наших богачей всё равно не сажают. Казалось бы, в ельцинские времена мы всё делали по их методичкам: государственную собственность «приватизировали», рынки для иностранных товаров открыли, «Кока-колу» пили, «Амеркэн бой, уеду с тобой» хором пели — а всё равно остались для них забавными дикарями.

Отсюда возникало желание обзавестись своей «идеей». Помните, как объяснял «новый русский» Вовчик главному герою «Generation П»? «У нас раньше было православие, самодержавие и народность. Потом был коммунизм. А теперь, когда он кончился, никакой такой идеи нет вообще, кроме бабок. Но ведь не могут за бабками стоять просто бабки, верно? Потому что тогда чисто непонятно — почему одни впереди, а другие сзади?» Собственно, с тех пор ничего и не поменялось, российский официоз и российское общество пытается выработать для себя такую идею, «чтоб они не думали, что мы тут в России просто денег украли и стальную дверь поставили. Чтоб такую духовность чувствовали, …, как в сорок пятом под Сталинградом»⁹.

Казалось бы, неких успехов удалось добиться. Удалось связать общей линией Царскую Россию, СССР и современную РФ. Но и эта идея не нова, а почерпнута из монолога другого художественного персонажа — прокурора из фильма Шахназарова «Город Зеро»: «Начиная со времён татаро-монгольского нашествия, основная идея, которая всех нас объединяет, идея, которой служили поколения наших предков, это идея государственности. Могучее, великое государство — это тот идеал, ради которого русский человек готов страдать, готов терпеть любые лишения, готов, наконец, отдать свою жизнь. Это иррациональная идея, это не то прагматическое рациональное стремление извлечь максимальную выгоду для себя лично. Это идея российского духа, который подчиняет и растворяет в себе вашу, мою индивидуальность, но взамен и вам, и мне даёт во сто крат больше — это ощущение причастности к великому организму, даёт ощущение духа, даёт ощущение силы и бессмертия. Запад всегда стремился скомпрометировать идею нашей государственности, но самая большая опасность для нашей идеи заключается не в Западе, а в нас самих…» И т. д.

До определённого момента «западническая» и «имперская» стороны нашей полупериферийной культуры пребывали в шатком равновесии, «западники» даже преобладали. Патриотизм считался чем-то стыдным, неприличным. Наша политика, как и наша культура, пребывали в состоянии притяжения-отталкивания по отношению к центру системы. Но дестабилизация глобального капитализма¹⁰ нарушила этот баланс и усилила напряжение.

Центр, прежде всего США, в ситуации кризиса и нехватки ресурсов, стал более жестоко и открыто давить соки из периферии и полупериферии. Полупериферию стали всё более явно оттеснять на чисто периферийные позиции, что не могло не задеть и не испугать местные «элиты».

Кроме того, стали формироваться альтернативные центры и претенденты на роль нового гегемона, прежде всего, Евросоюз. Моё видение причин и последствий украинского конфликта в глобальном контексте я уже излагал¹¹, здесь же хочу обратить внимание на другое. СВО является одним из эпизодов (пускай, наиболее ключевым и драматичным) мировой тенденции — восстания полупериферии. В авангарде и на острие этого движения оказалась Россия, но центром притяжения здесь, безусловно, является Китай.

Идеология — да, коммунизм — нет

Каков будет исход этой перестройки мировой системы в долгосрочной перспективе и каковы будут последствия этого противостояния в ближайшем будущем — увидим. Но применительно к нашей теме можем сказать, что эта ситуация обострила спрос на альтернативную идеологию. И вот здесь на сцену выходит литература.

Понятно, что этой идеологией не может быть интернациональный коммунизм — самый успешный в истории экономический и идеологический конкурент капитализма — поскольку экономика полупериферийных государств остаётся рыночной. Поэтому ни о каких свободе, равенстве и братстве речи идти не может. Полупериферийные государства (Россия, Китай, Иран, Аргентина и др.) развивают различные формы националистических идеологий. Но на национализме трудно выстроить широкий международный антиамериканский блок, спаять новую глобальную капиталистическую систему¹².

Тем не менее эта ситуация актуализировала в нашей стране литераторов государственного направления, которых в девяностые годы и ранние нулевые принято было клеймить «красно-коричневыми». Я говорю о Лимонове, Проханове, Прилепине и иже с ними — вплоть до публициста и прозаика Алексея Цветкова. Все они прежде считались маргиналами и оппозиционерами. Сегодня же по законам исторических приливов и отливов они (пусть не все), их повестка оказались в фокусе общественного внимания и претендуют на то, чтобы стать новым литературным официозом.

Конференция «Большой стиль» была призвана теоретически закрепить эти идеи, а премия «Слово» предъявить литературные имена соответствующие этой тенденции и этой идеологии.

Окончание следует.

Примечания

1Зачем мы собираемся? Навстречу Всероссийской конференции литературных критиков и литературоведов «Большой стиль». https://www.pechorin.net/articles/view/zachiem-my-sobiraiemsia-navstriechu-vsierossiiskoi-konfierientsii-litieraturnykh-kritikov-i-litieraturoviedov-bol-shoi-stil

2Там же.

3Литературные критики и ученые в ожидании Конференции «Большой стиль». https://www.rospisatel.ru/bs-ks.html

4Там же.

5Там же.

6Там же.

7Татаринов А. О нашей пипеточной литературе. https://zavtra.ru/blogs/o_nashej_pipetochnoj_literature

8Там же.

9Пелевин В. Generation П. http://pelevin.nov.ru/romans/pe-genp/10.html

10О причинах этой дестабилизации я уже писал неоднократно. См., например: Косяков Д. Между злом и пустотой. https://whatshappened.today/2022/07/24/%d0%bc%d0%b5%d0%b6%d0%b4%d1%83-%d0%b7%d0%bb%d0%be%d0%bc-%d0%b8-%d0%bf%d1%83%d1%81%d1%82%d0%be%d1%82%d0%be%d0%b9/

11См. Косяков Д. Старые ошибки и новые данные. https://www.istorex.org/post/dmitry-kosyakov

12Мы оставляем в стороне вопрос о том, возможно ли такое построение в принципе.