Русская литература в поисках русской идеи (часть 2)

Послание писателей государству

Давайте ещё раз вернёмся к конференции и в свете вышеизложенного оценим мнения и позиции её участников. Ещё раз обратимся к важному и противоречивому тезису Нины Ягодинцевой. Капитализм породил рыночную литературу и «массового» человека-потребителя. Нужно заменить литературу (массовую на классическую и одухотворённую) и людей (обывателей-потребителей на одухотворённых и идейно заряженных). Капитализм, рыночную экономику и индустриальный способ производства менять не будем, оставим как есть.

Получается, что к определённому типу производства и экономики предлагается «прикрутить» не соответствующих этому производству и этой экономике культуру и людей. Это как в танке или тракторе заменить все винтики на живых мышат: и машина разболтается, и мышата покалечатся. Думающий и высокодуховный человек не может служить основанием для рыночного потребительского общества, и чиновник-исполнитель из него тоже плохой. Более того, думающему и высокодуховному человеку будет неуютно и тяжело существовать в бюрократическом и рыночном обществе.

Но можно считать этот посыл и иначе. Реалии изменились. Мы больше не живём в относительно стабильных и благополучных «нулевых», стало быть и потребители нам больше не нужны, ибо потреблять-то особенно нечего. Стало быть, современному обществу нужен новый человек, человек, работающий не на продуктах питания и прочих потребительских товарах, а на «духовности», человек, работающий не за зарплату, а за идею. Вот такого человека и обещают родить (помните, как у Пушкина: «Я б для батюшки-царя…») наши литературные идеологи. Если, конечно, государство на них женится…

В общем, либерализм Ельцина и молодого Путина должен быть культурно и законодательно демонтирован, поскольку соответствовал предыдущему и уже завершившемуся историческому этапу и заменён на… нечто иное. Хучшее или лучшее — это вопрос дебатируемый.

Но, увы, дебатов на «Большом стиле» не случилось, да и не предполагалось. И это не вина организаторов. Культура открытого и честного диалога у нас утрачена не вчера (если вовсе была), да и в мире с ней обстоят дела не намного лучше. Возможно, организаторы побоялись открывать ящик пандоры или не были до конца уверены в прочности собственной позиции. Однако отсутствие реального обсуждения (хотя бы и между единомышленниками) заставляет думать, что у организаторов нет настоящей цели, либо что заявленные цели не соответствуют истинным. В общем, присутствует, некоторая фигура умолчания, некая недосказанность.

Обратимся к тому, что всё-таки было сказано. Алексей Татаринов выступил с докладом «Какая мировоззренческая битва происходит в современной литературе». Прежде всего он констатировал, что в современном мире можно выжить и не сойти с ума лишь при помощи классики, античного искусства и Библии. Современное искусство выживанию не способствует, а потому нам не следует «становиться заложниками современного дискурса». Ибо «нет гениев не только у нас, но и на Западе».

И здесь Татаринов снова выдал нашу давнюю полупериферийную психологическую установку: мы измеряем себя не масштабами мира, а вечным сопоставлением с Западом. Запад для нас и есть весь мир. Мы не знаем, как обстоят дела с литературой на Востоке, скажем, в Китае, не слишком интересуемся его ценностями, слабо интересуемся культурой Латинской Америки, хотя всё это наши собратья по полупериферийному статусу и, возможно, политические союзники в борьбе с тем самым Западом. Я уж не говорю про саму периферию: страны Африки, беднейшие арабские страны. Что у них там? Бог весть. Нас (что либералов, что имперцев) интересует только Запад, да и на самом Западе мы видим только США да Великобританию, в лучшем случае ещё Германию с Францией.

Такова судьба, так решила наша история: отечественные либералы открыто преклоняются перед Западом и тайно ненавидят его, а почвенники открыто ненавидят Запад и тайно преклоняются перед ним.

Неоархаика

Татаринов утверждает, что русская и «западная» литература по-разному решают два ключевых вопроса: о боге и о смысле истории. «Метафизическое» уходит из «западной прозы». Для «них» бог стал «внутренней эмоцией». «В этом мире не пугает ад». Очевидно, Татаринов также, как и Ягодинцева, но в своих терминах критикует современную буржуазную гедонистическую культуру и призывает вернуться к культуре добуржуазной, с её религиозным, мифологическим сознанием.

Очевидно, культура советская, согласно такой концепции, также трактуется не как более передовая и прогрессивная по отношению к культуре буржуазной, не как прорыв в будущее, а как разновидность старой, добуржуазной культуры. Таким образом современная русская критика отвергает настоящее и закрывает для себя будущее, полностью разворачиваясь к прошлому.

Чтобы превратить советскую культуру в неоархаику, приравнять её к культуре религиозной, старой (даже поставить чуть ниже), на выручку критикам приходит фигура Сталина. Сталин и сталинское искусство привлекательны для этой концепции тем, что в них явно проступают архаические, варварские черты: мистический культ земли и Родины-матери, богоподобная фигура Отца-вождя, сведение философии и политики к ритуалу, поклонение предкам и т. д.¹

Сталинский СССР превращается в некое стыдливое средневековье, стесняющееся открыто говорить на языке религии. Даже официальный атеизм и антиклерикализм русской революции авторы вроде Владимира Шарова объявляют попыткой спровоцировать бога с целью наладить с ним диалог.

В этой концепции нет движения вперёд, есть только вечное стремление вспять, к золотому веку русского средневековья. Раскол на «литературу иноагентов» (Быков, Акунин, Улицкая, ЭКСМО, АСТ, конкурс «Большая книга») и «Z-литературу» смешивается со спором западников и славянофилов, демократов с красно-коричневыми. И в этом смысле 24 февраля 2022 года как бы откликнулось на давно существовавший в нашем обществе запрос, на нашу постсоветскую травму и просоветский рессентимент. Однако это торопливое и грубое приравнивание слишком многое оставляет вне поля зрения.

Если же начать присматриваться и конкретизировать, то мнимые общности распадаются, а мнимые антагонизмы обрастают связями. Например, говоря о литературе «почвенников», Татаринов называет Личутина, Антипина, Пиценко, Прилепина, деревенскую прозу и констатирует, что в этой литературе «есть народ». И следом называет Александра Проханова «идеологом времени». Но где же народ в творчестве Александра Проханова? У него есть некое мистическое самоценное государство и его преданные «меченосцы», то есть работники госаппарата, прежде всего силовики; и есть враги этого государства — либералы, богема, маргиналы. Вот, собственно, и всё. Какой ещё такой народ? Народ — это топливо для государственного механизма. Топливо может быть хорошим или негодным. Отдельный человек существует для сверх-идеи, а сверх-идея заключена, как уже говорилось, в «могучем, великом государстве».

И тут намечается раскол между новыми деревенщиками, печалящимися о бабушках в умирающей деревне, и мистиками государства, вроде Проханова.

Толчок для литературной карусели

Кажется, теперь самое подходящее время обратиться к произведениям, присланным на премию «Слово», к победителям и рядовым участникам.

То, что первые места в области прозы (номинации «Молодой автор. Проза» и «Мастер. Проза») были отданы людям, тесно связанным с СВО, выглядит вполне понятным. Тем самым организаторы и спонсоры премии направляют вполне прозрачное послание литературному сообществу. Хотя и тут есть нюансы.

Анна Долгарева, удостоенная премии как молодой прозаик, вообще-то прославилась и до сих пор известна как поэт. Она хорошо владеет тоническим и классическим стихом, а поэзия её ещё до 2022 года привлекала к себе внимание именно экзистенциальным ощущением близости смерти, особой жертвенностью, наверное, хорошо выражавшими тогда чувства и настроения жителей Донбасса. Но премию она получила как автор прозаических «Фронтовых записок», которые описывают не подвергающихся бомбёжкам жителей Донбасса, а наступающих на Украину российских солдат.

Дмитрий Филиппов, получивший первое место в номинации «Мастер. Проза» прибыл на церемонию награждения прямо с фронта, куда он отправился добровольцем. Его книга «Собиратели тишины» проводит параллели между Великой Отечественной войной и СВО.

А вот дальше уже становится чуть интереснее. Ибо вторые и третьи места уже с СВО напрямую не связаны. Тут связь более сложная.

Второе и третье место в номинации «Молодой автор. Проза» получили Елена Антипова за произведение «С колокольни город маленький» и Дина Сапегина за сборник рассказов «Всполохи». Эти тексты я читал и оценивал в качестве эксперта премии. Надо сказать, что у них много общего. Прежде всего, оба произведения (если сборник рассматривать как целостную вещь) начинаются с похорон.

За темой похорон и смерти естественно следуют другие темы: тема семьи, тема смысла жизни, религии, тема детства, связи поколений, тема памяти и прошлого. Этим темам неизбежно сопутствуют образы дома и сада. И я удивлён, что премии были отданы именно этим произведениям, ведь в них повторяется всё то, что уже стократно было и неизменно крутится на страницах наших литературных журналов. Или именно потому эти произведения были отмечены — как наиболее типичные? Чтобы дать очередной толчок всё той же бесконечной карусели рассказов и повестей про стариков, умирающих на завалинках, созерцающих выращенный ими сад и вспоминающих своё детство и похороны своих отцов?

Возьмём наугад любую страницу прозы Сапегиной:

С тех пор, как умер Шамиль, у отца поменялись глаза; такие бывают у того, кто навсегда остался в прошлом. Когда я смотрю на изменившиеся его глаза, я думаю: Господи, дай нам это извечное непонимание поколений, дай нам ссоры, дай убежденность, что каждый из нас мудрее другого; я с благодарностью приму это, и все, все остальное – лишь бы не видеть, как он, будучи живым, становится мертвым. Я слышала, он разговаривал по телефону. У его знакомого был день рождения, и отец говорил:

– Костя, я желаю тебе, чтобы все было как раньше.

Это из рассказа «Золотой час», выделения мои. С первых же строчек мы встречаем образ отца, тему прошлого, тему связи поколений, тему жизни и смерти, прямое обращение к богу.

Теперь заглянем в произведение Антиповой:

Войдя в опустевший храм, сообразил, что не снял шапку и не перекрестился, как полагается. Засмущался не перед гипотетическим всевидящим богом, а из опасения показаться невежливым людям верующим. Везде свой порядок. Прошел вглубь до самых царских врат, огляделся и только тогда заметил лотошницу у самого входа, за прилавком со свечами, маленькими картонными иконками и книжечками размером с ладонь. Кроме нее, кажется, в церкви больше никого не было. Старушка в бледном, выгоревшем на солнце платке нависла над тетрадочкой с разлинованными страницами: отчётность заполняет. Подошел, поприветствовал, не зная еще, как начать разговор. Вскинула маленькую головку:

— Что надо? — голос скрипучий, как у несмазанной дверной петли, глазки колкие.

— Здравствуйте! Меня зовут Михаил, я друг Романа. Покойного.

Ну, конечно же, покойного, какого ещё? В прозе Антиповой гораздо сильнее выражены религиозные мотивы. Мертвецы оказываются интереснее живых, ибо они заставляют живых думать о боге. Для религиозного сознания смерть гораздо важнее и интереснее жизни. Жизнь — это всего лишь испытание, подготовка к истинной реальности — к загробному существованию.

О чём же ещё?

Третье место в номинации «Мастер. Проза» было отдано Юрию Полякову за книгу «Совдетство. Книга о светлом прошлом». Название говорит само за себя. Снова прошлое, снова детство. Хотя и детство советское.

Пробежимся по названиям других произведений, присланных на премию. Среди них бросаются в глаза: «Хлеб, вино и одиночество», «Бабушка сказала сидеть тихо», «Детство пахнет клевером», «У моей бабушки».

«А как же иначе? — спросите вы. — О чём же ещё писать?» Да много о чём. Ведь произведения авторов-почвенников интересны не только тем, что в них есть, но и тем, чего в них нет, чего эти авторы избегают. А избегают они разговоров о работе и профессиях, хотя именно на работе мы проводим основную долю своего времени, именно на работу расходуем свои физические и интеллектуальные силы. В произведениях большинства авторов представлены семейные, дружеские, любовные отношения, но практически отсутствуют отношения профессиональные.

Отсутствует общественная жизнь. Только частная, в пределах своего огородика. Где он, этот хвалёный русский коллективизм? Не видать.

Соответственно выбирается и возраст персонажей: это чаще всего старики и дети — люди, ещё не вступившие в поле общественной и профессиональной деятельности или уже выпавшие из него.

Почти отсутствует тема культуры. Как правило, герои произведений люди простые, книг они не читают, фильмов не смотрят, музыки не слушают. Не интересуются они и наукой, не тянутся к знаниям. Их знание, их мудрость происходит от природы, от земли, от предков.

На этом фоне действительно выделяется творчество Александра Проханова. Как бы мы ни относились к нему лично и к его политическо-мистическим воззрениям, надо признать, что у него есть то, чего нет у подавляющего большинства прочих. Да, его обожествление государственно-чиновничьего аппарата не вызывает лично у меня восторга, но всё же это позиция, если хотите, концепция.

В его творчестве есть раздумья о России, о её истории и её судьбе. Внутри этой истории и этой судьбы ищут себя герои Прохановских произведений. Здесь человек общается с космосом не напрямую со своей завалинки, не через могилу отца, а через историю и культуру.

Наша боль и наш позор

На конкурс была представлена трилогия «Меченосец. ЦДЛ. День». Автор пытается осмыслить трагедию развала СССР. И это важная тема для современной литературы и для современного российского (и не только российского) общества. СССР, по мнению большинства, был пиком отечественной истории, пиком мирового влияния России. Этот пик был увенчан победой во Второй мировой войне, выходом в космос, неслыханными достижениями в области человеческих прав и свобод.

Даже могущество и расцвет Запада последних лет, в сущности, базируется на советских достижениях: корпорации переняли у нас плановый характер экономики, государства — социальные гарантии и права (передовое трудовое, законодательство, пенсии, отпуска, защита материнства и детства и т. д.). Тем болезненнее и постыднее оказались для бывших народов СССР крушение и обвал ельцинской эпохи. «Девяностые» до сих пор звучат в народном сознании как знак безнадёжности и трагедии.

Эта глубокая психологическая, духовная травма присуща даже тем, кто родился уже после развала СССР и не застал ничего, кроме новой России. Эта травма укрепилась в нашей культуре. Различные группы и слои общества откликаются на эту травму по-разному: объявляют её божьей карой за «грех» революции, объясняют предательством партноменклатуры, операцией западных спецслужб, «жидомасонским заговором»… Надо сказать, что своеобразный отголосок этой травмы содержится и в нашей «Z-культуре».

Своё осмысление этой травмы представляет и Александр Проханов. Герой романа «Меченосец», офицер КГБ, которого в конце восьмидесятых засылают в диссидентскую среду для установления над ней контроля и вербовки диссидентов на службу органам госбезопасности. Но по ходу этой работы агент сам начинает утрачивать ориентиры: он вербует врагов государства, или они вербуют его?

Листовидов первые минуты оставался «разведчиком, заброшенным в тыл неприятеля». Но постепенно эти люди становились ближе, родней. Он вдруг ощутил свою близость с ними, хотел быть их другом, единомышленником, званым гостем. Он был очарован радушным синеглазым хозяином Антоном Антоновичем, чудесным подвижником Кириллом Андреевичем, круглолицей румяной красавицей Ксенией и другой гостьей, увядающей, благородной в своем увядании².

Вот это размывание границ и ценностей Проханов и считает главной причиной советской трагедии. Те, кто ещё вчера бил себя в грудь и клялся в своём патриотизме, едва подул иной ветер, отреклись от своей советской родины, предали её. Не менее ярко Проханов живописует роковые события 1993 года, предательство по одну сторону баррикад и полную растерянность и дезориентированность — по другую.

Куравлев замер, забыв открыть ворота. Там, на Комсомольском проспекте, собираются писатели, чтобы дать отпор победителям. Не чувствуют себя побежденными. Готовы сражаться. Всесильные генералы, могучие партийцы, надменные хозяева жизни — все разбежались, сдали страну. А писатели, братья его, без оружия, без танков, без бомбардировщиков, дают отпор врагу, как последний, обреченный на смерть батальон. Сберегают малый клочок земли, крохотный плацдарм, с которого начнется наступление.

Коллективная воля

Похожую концепцию изложил Лимонов в своей книге «Убийство часового». Я уже приводил его цитату³. Приведу снова. Лимонов пришёл к выводу, что советский «санаторий» был разрушен благодаря психологическому давлению извне и моральному разложению внутри: «PAIX ATOMIQUE сделал невозможным военное столкновение между Западным и Восточным блоками санаториев, но обладание ядерным оружием не уберегло СССР от психологических ударов. Серия “холодных”, психологических войн разрушила коллективную волю Советского государства и подтолкнула его к самоубийству. (Вспомним высказывание Арнольда Тойнби о том, что “великие цивилизации не погибают, но кончают самоубийством”)»⁴.

В концепции «красно-коричневых» понятие родины сливается с понятием государства, минуя понятие народ, но при этом государство растождествляется с правительством. Поэтому они, оставаясь патриотами и государственниками, были ярыми противниками либерального ельцинского правительства. И нынешняя смена официальной фразеологии с либеральной на патриотическую вновь примиряет писателей-державников с правительством. Что и демонстрируют Проханов, Прилепин, Мориц. Кстати, последние двое получили спецпризы премии «Слово», также за свою державную позицию.

Правительство разыгрывает сразу все карты: играет на советской ностальгии и на религиозных чувствах. Чем было присоединение Крыма? Восстановлением Советского Союза или возрождением империи? Стремясь привлечь на свою сторону различные слои общества, правительство в результате оставляет их неудовлетворёнными. Бывшие советские земли возвращаются в состав России, а недра этих земель остаются в частных руках. А ведь сутью СССР была именно огосударствлённая, нерыночная экономика. Потому и писатели молят правительство именно «огосударствить» их, взять на довольствие, спасти от рыночного выживания и безжалостной конкуренции друг с другом.

Скажем, Православная церковь у нас ведь огосударствлена, находится на государственном содержании, а не свободно конкурирует с другими сектами и религиями на «рынке ритуальных улуг», как это было в девяностые. Правда, при этом государство не возвращает правоконсервативной части общества царя, институт монархии, сословия, как того хотелось бы иным «бесогонам». И эти противоречия ещё дадут себя знать.

Был бы жив Лимонов, как бы он поступил? Что бы он выбрал?

Примечания

1Фигура Сталина действительно безумно популярна не только в писателеьской среде, но в целом у старшего поколения Россиян (к коему относятся и наши писатели).

2Проханов А. Меченосец. ЦДЛ. День. М.: Вече, 2024. С 57-58.

3Косяков Д. Задачи русской литературы сегодня. https://whatshappened.today/2023/12/11/%d0%b7%d0%b0%d0%b4%d0%b0%d1%87%d0%b8-%d1%80%d1%83%d1%81%d1%81%d0%ba%d0%be%d0%b9-%d0%bb%d0%b8%d1%82%d0%b5%d1%80%d0%b0%d1%82%d1%83%d1%80%d1%8b-%d1%81%d0%b5%d0%b3%d0%be%d0%b4%d0%bd%d1%8f/

4Лимонов Э. Убийство часового. М.: Молодая гвардия, 1993. С. 245.