Лагерный опыт
В 1977 году советский астроном Николай Черных назвал в честь Варлама Шаламова малую планету 3406. Складывается ощущение, что именно сейчас планета писателя восходит над Россией.
Пугающе актуальным сегодня становится мрачное и трагическое творчество Варлама Тихоновича. Поэтому нам следует внимательно прислушаться к его предостережениям о моральном упадке, о дегуманизации общества. Нам снова следует обратиться к шаламовским раздумьям об источниках зла и о способах противостоять ему.
Попавший в мясорубку сталинских репрессий писатель почти девятнадцать лет своей жизни провёл в лагерях и местах лишения свободы (три года в Вишерских лагерях и шестнадцать на Колыме). Это составило огромную долю его сознательной жизни, основу всего его жизненного опыта и жизненных впечатлений — главный багаж писателя. Он мог писать главным образом и преимущественно о своём лагерном опыте1.
При этом сам Шаламов постоянно подчёркивал: «Ужасно видеть лагерь, и ни одному человеку в мире не надо знать лагерей. Лагерный опыт – целиком отрицательный, до единой минуты. Человек становится только хуже. И не может быть иначе. В лагере есть много такого, чего не должен видеть человек»2.
И ещё: «Много, слишком много сомнений испытываю я. Это не только знакомый всем мемуаристам, всем писателям, большим и малым, вопрос. Нужна ли будет кому-либо эта скорбная повесть? Повесть не о духе победившем, но о духе растоптанном. Не утверждение жизни и веры в самом несчастье, подобно «Запискам из Мертвого дома», но безнадежность и распад»3.
Так зачем же он столь ярко и талантливо показывает нам все те ужасы, которые «ни одному человеку в мире не надо знать»? Зачем, для чего нам знать, скажем, как катают тачку на Колыме (рассказы «Тачка I» и «Тачка II»), или как на Колыме фабриковали политические дела (рассказ «Заговор юристов»).
Не только для того, чтобы обличить сталинизм (хотя и это уже крайне важно и ценно, ибо сталинизм обретает бешеную популярность в наше время). На основе лагерных впечатлений и наблюдений Шаламов разворачивает свою уникальную философию, они служат ему материалом для глубоких раздумий о человеке, человеческой истории, об отечественной и мировой культуре. Ибо то, что открылось писателю в лагере, он сумел разглядеть, разгадать и в «вольной» жизни за его пределами.
«В лагере есть много такого, чего не должен видеть человек. Но видеть дно жизни – еще не самое страшное. Самое страшное – это когда это самое дно человек начинает – навсегда – чувствовать в своей собственной жизни, когда его моральные мерки заимствуются из лагерного опыта, когда мораль блатарей применяется в вольной жизни. Когда ум человека не только служит для оправдания этих лагерных чувств, но служит самим этим чувствам. Я знаю много интеллигентов – да и не только интеллигентов, – которые именно блатные границы сделали тайными границами своего поведения на воле. В сражении этих людей с лагерем одержал победу лагерь»4, — писал Шаламов.
Подчеркну, что значение тут имеют, как обычно в литературе и философии, не столько конечные выводы, которые может сделать читатель5, сколько ведущий к ним путь, те средства (факты, художественные образы), которыми пользуется автор. Поэтому Шаламова стоит читать даже если вы и без того являетесь убеждённым антисталинистом, антиавторитаристом, гуманистом и т. д.
Но, на мой взгляд, ещё более важно то, что мы становимся более похожими на шаламовских персонажей. Да, мы в массе своей не умираем с голоду, не работаем в забое, не страдаем от алиментарной дистрофии. Однако все те вещи в человеческих отношениях, о которых с отвращением говорил писатель, которыми намеревался шокировать, потрясти своего читателя, становятся для нас всё более привычными, обыденными, естественными.
Повиновение злу
Что я имею в виду?
Во-первых, доносительство. «В русском народе любой заговор будет выдан, продан, добровольные доносчики сообщат даже о тени заговора — всё равно. Доносчики эти — обычно коммунисты бывшие, вредители или родовитые интеллигенты, или потомственные блатари. Донесут, не беспокойтесь»,6 — это мысли одного из героев Шаламова. Солидарен ли с этой мыслью автор? Шаламов ощутил сгущающуюся атмосферу доносительства тридцатых годов, и сам стал её жертвой. Доносили на Шаламова и на его друзей, от него требовали доносить на себя и на других. На какой-то период донос сделался естественной частью жизни советского общества. Донос на соседа, на сослуживца, на начальника не только не выглядел в глазах обывателя чем-то стыдным, низким, он стал общественным долгом, а главное, законным и эффективным способом решения своих карьерных или бытовых задач, сведения личных счётов.
Почему так произошло? Не только ведь под давлением сверху. Дело в разрушении механизмов саморегуляции общества. Сталинское государство стремилось лишить общество какой-либо самостоятельности. Любые формы низовой самодеятельности, самоуправления вызывали у начальства подозрение. Начальство стремилось переключить решение всех мельчайших проблем на себя.
Скажем, если трудовой коллектив не может больше выбирать директора, если его назначают сверху, значит, единственным способом его поменять будет донос или жалоба вышестоящему начальству. Но что должно содержаться в этом доносе? Если начальству нет дела до нарушения прав работников, зато оно мгновенно реагирует на политическую повестку, то донос должен иметь политический характер.
Скажем, не нравится тебе твой коллега, но решать с ним вопросы напрямую ты не умеешь, не хочешь (культура общения в атомизированном обществе утрачена), на суд коллектива ты эти проблемы вынести не можешь, поскольку коллектив твоего коллегу поддерживает, ибо это не коллега, а ты сам — лишнее звено. Значит, снова — донос начальству. А начальство почешется, только если этот донос, опять же, будет приправлен политикой. То есть низовое доносительство расцветает в качестве побочного следствия атомизации общества, отрыва верхов от низов и разрушения механизмов низовой саморегуляции общества, вследствие концентрации власти наверху.
О бесправии подчинённых и всевластии начальства пишет и Шаламов. Простой и далеко не самый вопиющий пример: в рассказе «Галстук» замначальника больницы по хозяйственной части Долматов запросто отнимает продукт труда заключённой, вышитый галстук. «Дверь открылась. “Галстуки вышиваете?” Обыскал тумбочку. Сложил галстук в карман и ушёл»7.
У подчинённых практически нет прав перед начальником и способов защитить те права, что ещё остались. Всякая попытка защитить их приравнивается к предосудительному неповиновению. При этом всякий начальник точно так же чувствует свою беспомощность, униженность перед ещё более высоким начальством, он никак не зависит от расположения своих подчинённых и потому пресмыкается перед вышестоящими и презирает нижестоящих. Герой Шаламова оказывается на самом дне лагерной иерархии — среди доходяг. Его мечта — попасть в больницу, а затем стать фельдшером. Но на поступающее предложение стать бригадиром и тем самым улучшить своё положение, он отвечает отказом и остаётся на самом дне. Он не хочет строить своё благополучие на чужой крови, ибо бригадир соучастник эксплуатации и медленного «убийства трудом». Поэтому на должность бригадиров чаще всего метили блатари, хотя порой и политические. «Блатари не работали. Они обеспечивали выполнение плана. Ходили с палкой по забою – эта палка называлась “термометром”, и избивали безответных фраеров. Забивали и до смерти. Бригадиры из своих же товарищей, всеми способами стараясь доказать начальству, что они, бригадиры, – с начальством, не с арестантами, бригадиры старались забыть, что они – политические»8.
Друг Шаламова Юлий Шрейдер, утверждал, что на зоне писатель выработал для себя две заповеди: «Первая: не принимать на себя никакой власти. Вторая: не заставлять других делать убивающую их работу. Значение этих заповедей выходит за пределы лагерной зоны»9. Но этим заповедям мало кто способен следовать в условиях лагеря.
Не только высшие безжалостны к низшим. Следующее зло, регистрируемое Шаламовым в лагере — это безжалостное отношение низших друг к другу, воплощающееся в блатной поговорке: «Умри ты сегодня, а я завтра».
Большинство героев «Колымских рассказов» и других шаламовских циклов предельно циничны. Их прислали сюда умирать, а их задача выжить любой ценой. Они выбирают разные стратегии. Кто-то всеми правдами и неправдами стремится получить какую-либо квалифицированную работу: притворяется плотником, медиком – кем угодно, лишь бы не идти в забой. Кто-то берётся пересказывать блатарям романы («Заклинатель змей»). Кто-то стремится лечь в больницу. Женщины ищут себе любовников-покровителей. Кто-то кто-то побирается, клянчит. Кто-то «халявит», стремится обмануть, обокрасть начальство в большом и в малом.
Так, герой рассказа «Облава», один из двойников автора, на один день сбегает из больницы, откуда его хотели услать обратно в забой. «Что тут за расчёт был? А расчёт был такой. Если это простая облава — кого схватят на улице, того и сунут в машину, привезут на прииск, — то из-за одного человека машину держать до ночи не будут»10.
Автор почти не осуждает своих низведённых до животного состояния героев. Не приемлет он одного: выживания за счёт чужой крови. В лагере это путь блатаря или бригадира, выбивающего процент из своих товарищей по несчастью. Впрочем, о товариществе в лагере говорить нельзя, слово «товарищ» употребляется в «Колымских рассказах» с сарказмом. «Ни на минуту не выпуская [фуфайку] из своих рук:
фуфайку украли бы сейчас же товарищи» (рассказ «На представку») или «уменье красть — это главная Северная добродетель во всех ее видах — начиная от хлеба товарища и кончая выпиской тысячных премий начальства за несуществующие, не бывшие достижения». «Товарищи» не сочувствуют тебе, злятся на тебя, когда ты не можешь работать, злорадствуют, когда тебя грабят или бьют.
«Умри ты сегодня, а я завтра» означает готовность обречь соседа на смерть чтобы на один только день отсрочить собственную гибель.
Степень человеческой деградации в лагере показана и в очерке «Уроки любви». Любовь, святое и поэтическое чувство, здесь превращена в мерзость. Все блатари – педерасты и онанисты, как заключённые в женских колониях – лесбиянки. Тело, сексуальная близость здесь легко продаются и покупаются за пайку, то есть за кусок хлеба. Описывает Шаламов и случаи скотоложества (см. рассказ «Уроки любви»). Надо сказать, что сам автор, точнее, его лирический герой, относится к женщинам уважительно, с почти рыцарственным почтением, но в нашу эпоху войны полов его за это, наверное, осудили бы и женоненавистники, и ярые феминистки.
Известное дело…
Но весь ужас нашей ситуации заключается в том, что вещи, которые Шаламов описывает с презрением и стыдом, описывает, надеясь шокировать и потрясти добропорядочного читателя, сегодня не вызывают у нас особенного ужаса. Они становятся привычными.
Современное общество в чём-то напоминает сталинскую систему, в чём-то противоположно ей. Думается, что реабилитация фигуры Сталина сегодня связана именно с воспроизводством отрицательных сторон его правления: бюрократического абсолютизма, цинизма власти и общества.
Доносительство? Ну и что? Довёл информацию до начальства о подозрительном субъекте, остальное не твоё дело. Там разберутся. Бесправие? Известное дело, «я начальник – ты дурак». Не нравится быть слабым – становись сильным и бей слабых. «Нравится не нравится – терпи, моя красавица», — так рассуждает обыватель. Писатель старается показать подобные ситуации так, чтобы они всё же шокировали человека, пробудили в нём совесть и моральную брезгливость. Но в жизни мы зачастую не иммем этой зоркой шаламовской оптики, и воспринимаем случаи подлости, предательства, цинизма как нечто, если не должное, то привычное. Находим способы внутренне смириться со злом и бесчеловечностью.
Помните приведённую выше шаламовскую фразу о заимствовании моральных мерок из лагерного опыта? Означает ли это, что жестокость и животный эгоизм пришли к нам из лагеря? Действительно, существует и такое мнение, что тюремная культура, возникшая за колючей проволокой, глубоко проникла в общую культуру и повлияла на наш современный язык, моду, музыку и даже поведение людей на воле, что криминальные традиции и нормы стали частью нашей повседневной жизни11. Социолог Рамиль Ханипов считает, что «культура делинквентных [антиобщественных – прим. Д. К.] группировок в значительной степени обусловлена тюремной культурой», и что распространению тюремной культуры способствует сама «репрессивная система уголовного наказания в России, когда заключению подвергается значительное количество людей»12.
Это относится и к распространению определённого жаргона, к моде на определённые татуировки и стиль одежды, к популярности блатной песни.
Или дело обстоит наоборот? Зона лишь усугубляет определённые тенденции «вольной» жизни. И воля оказывается столь восприимчивой к тюремной культуре оттого, что внутренне созвучна с ней?
Юлий Шрейдер настаивает именно на этом варианте: «Да, для Шаламова лагерь — это не нарушение законов обычной жизни за зоной. Это сгусток тех же законов. Иначе лагерь был бы невозможен в этом обществе. В лагере «нет ничего, чего не было бы на воле, в его устройстве социальном и духовном». Просто на воле (за зоной) еще остаются оазисы, где можно не сознавать царящего зла, пребывать в состоянии невинности. И в лагере такие оазисы порой возникают, хотя их существование противоречит самой сути лагерной (и внелагерной) жизни (см. рассказ «Афинские ночи». —»Новый мир», 1989, №12). Не эта ли способность создавать в своей душе очищенные от царящего зла очаги помогает человеку не сломаться от ужаса?»13
Итак, лагерь становится концентрированным воплощением обычной жизни. Но тогда откуда же пришло зло? Отбросим социал-дарвинистскую мифологию о звериной природе человека. Наша задача не трагическое заламывание рук, а поиск корней зла для борьбы с оным.
Сталинизм и варварство
Первое, что приходит на ум – это «сталинская школа», через которую прошла страна. На сталинские репрессии и амнистию 1953 года указывает и Ханипов как на основу для широкого распространения тюремной культуры в России. Возможно, корни криминализации нашей жизни лежат именно в сталинской эпохе?
Троцкий называл Сталина самым великим «деморализатором» (то есть развратителем) в истории: «Чтобы создать такой аппарат, нужно было знание человека и его потайных пружин, знание не универсальное, а особое знание человека с худших сторон и умение играть на этих худших сторонах. Нужны были желание играть на них, настойчивость, неутомимость желания, продиктованная сильной волей и неудержимым, непреодолимым честолюбием. Нужна была полная свобода от принципов и нужно было отсутствие исторического воображения. Сталин умеет неизмеримо лучше использовать дурные стороны людей, чем их творческие качества. Он циник и апеллирует к цинизму»14.
Действительно, Шаламов – последовательный антисталинист. В лагерь он попал с убийственной литерой Т в приговоре: «контрреволюционная троцкистская деятельность» (КРТД). Направленность творчества Шаламова антисталинская. И Шаламов клеймит не в оттепельном духе одного Сталина, как случайно дорвавшегося до власти диктатора, а сталинщину, как более широкое явление, как определённый дух.
Сталинщина имела два крыла: революционное и контрреволюционное. В первую очередь, Сталин пришёл к власти как контрреволюционер, глава имевшихся в стране контрреволюционных сил и тенденций. Но одновременно он не мог не учитывать и не использовать революционное наследие. Он не мог сразу заменить высокие идеалы Октября шкурничеством и карьеризмом. В качестве «гениального дозировщика» он постепенно, с непременными реверансами в адрес октябрьских традиций, но неуклонно разворачивал страну и общество от коллективизма к шкурничеству, от стихийного революционного демократизма к бюрократизму и авторитарности. Укрепить свою единоличную власть он мог лишь разъединяя людей, подавляя революционные настроения и порывы. Будучи сам циником, он пришёл к власти как вождь циников.
Но как циник и как прагматик он не мог не эксплуатировать революционный энтузиазм масс, не использовать священные лозунги, не изображать из себя воплощение революционных добродетелей и преданного наследника Ленина15.
Однако, повторюсь, Сталин не выдумал вышеописанные силы рабства, жестокости, эгоизма, под власть которых он стремился вернуть народ. Он лишь помог им окрепнуть, дал им широкий простор, предоставив следователям и конвою творить любые зверства, позволив высшим чинам развратничать вволю и пировать за счёт народа. В этом смысле Троцкий также называл Сталина «эксплуататором российской отсталости». Стало быть, корни зла лежат глубже.
Не было ли это реваншем старого зла, наследия деспотизма, сохранявшегося в царской России и придавленного, недобитого революцией? Ведь действительно Сталин во многих отношениях развернул развитие страны вспять, вернул многие элементы старой культуры, старого духа: от конкордата с православной церковью до языческих культов вождя-отца и матери-земли.
Просто этот архаический культ был перенесён на образ родины. Философ Эрих Фромм поясняет: «Для архаически ориентированного человека великим воплощением «“матери”» становится сама природа, земля и море. Перенесение материнских функций с реальной матери на семью, род, нацию или расу имеет то же преимущество, которое мы уже могли наблюдать при превращений индивидуального нарциссизма в групповой нарциссизм. Прежде всего, существует вероятность, что мать умрет раньше детей, поэтому возникает потребность в фигуре матери, которая бессмертна. Кроме того, связь с собственной матерью изолирует человека от других людей, которые имеют других матерей. Напротив, если весь род, весь народ, раса, религия или бог могут стать общей «“матерью”», то почитание матери трансцендирует отдельного индивида и соединяет его со всеми, кто чтит этого материнского идола»16.
Правда, стоит учесть, что средневековье, русская архаика, имели не только мрачные стороны, они имели собственные моральные сдерживающие противовесы для жестокости. Революция снесла старые нормы варварства вместе с уравновешивающими его старыми нормами морали, взамен начав строить свою, новую и более совершенную, мораль.
Увы, не успели новые нормы до конца окрепнуть и вытеснить старые привычки, как сталинская контрреволюция уже принялась подавлять новую мораль и восстанавливать старое варварство без восстановления старых сдерживающих моральных норм. Из этого получался предельный аморализм, цинизм сталинской эпохи, которые всё ещё смешивались с революционным энтузиазмом, который также беззастенчиво эксплуатировался, что приводило к его выхолащиванию и дискредитации.
Социализм в отдельно взятой стране?
Или дело не только в прошлом? Варлам Шаламов настаивает: «Лагерная тема в широком ее толковании, в ее принципиальном понимании – это основной, главный вопрос наших дней. Разве уничтожение человека с помощью государства – не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедший в психологию каждой семьи?»17
Однако тогда дело далеко не только в наследии прошлого, но и в тенденциях настоящего. Старое средневековое зло заключило союз со злом новым, капиталистическим. Надо сказать, что это было характерно не только для России. Повсюду в мире утверждающийся капитализм вступал в симбиоз и ставил себе на службу старое варварство: скажем, в Африке или Латинской Америке рабовладение могло использоваться для капиталистического накопления, тысячелетние монархии охотно роднились с семействами банкиров-нуворишей, безжалостные диктаторы оказывались лучшими друзьями и союзниками буржуазных демократий.
Но при чём же здесь Советский Союз? Ведь после сворачивания НЭПа, мы строили у себя «социализм в отдельно взятой стране». Дело в том, что, перестав двигаться по революционному пути, страна уже тогда потихоньку вставала на капиталистические рельсы.
Наверное, этот пункт следует пояснить. Что значит «страна вставала на капиталистические рельсы»? Своего сознания у страны нет. Неужели её руководители организовали тайный заговор с целью установления капитализма? Конечно, нет.
Советская общественно-экономическая система, как бы мы её ни назвали — социализмом или суперэтатизмом18 — отличалась от капиталистической модели (плановым характером, отсутствием классов и частной собственности на крупные средства производства), но строилась вместе с ней на едином базисе, индустриальном способе производства.
Более того, две системы объединяли и определённые элементы экономики. Историк Джузеппе Боффа считает неправомерным утверждать, будто даже в период «холодной войны» мировой рынок был расколот надвое: «Не было никаких оснований утверждать, как это делал Сталин, о существовании двух рынков, якобы совершенно различных и противоположных, — капиталистического и социалистического, каждому из которых были бы присущи свои особые законы: ведь и сами социалистические страны в своих экономических связях продолжают использовать цены, формирующиеся на капиталистическом рынке, так как у них нет иных, собственных объективных критериев ценообразования»19.
Наконец, сам Сталин вопреки своим прежним заявлениям о том, что СССР может творить в экономике любые чудеса, под конец жизни заговорил о том, что существуют объективные и абсолютные экономические законы, «независимые от воли людей».
Критик сталинской системы предостерегал, что перед СССР имелось два магистральных пути развития: либо в сторону углубления революционного процесса, либо через контрреволюцию — к отказу от советской системы и построению капитализма. Обе эти тенденции боролись, переплетались, сталкивались на самых разных уровнях советского общества: в экономике и в идеологии, в искусстве и в быту. Процесс этот был стихиен и неравномерен, а главное, бессознателен. Большинство сталинских функционеров могли искренне считать себя носителями революционных традиций, называть себя товарищами но вести себя как господа. Люди могли подпевать песням о братстве, а вести себя как конкуренты. Специфические советские черты понемногу ослабевали, буржуазные же усиливались.
Сам Сталин в своей речи на XIX съезде КПСС призвал зарубежных коммунистов поднять «знамя буржуазно-демократических свобод»20, что позволило философу Герберту Маркузе сделать вывод об общем сдвиге левых движений вправо: классические социал-демократы превратились в обычных либералов, а коммунисты, сдвинувшись вправо, заняли освободившуюся нишу социал-демократов21. Итак, сам Сталин призвал коммунистов встать под «буржуазное знамя».
Таким образом общемировая логика глобализации потихоньку подчиняла советское общество себе. Соответственно, черты капитализма начинали просачиваться, прорастать в советской системе. Конечно, в СССР не было частной собственности на средства производства и вообще крупной частной собственности, не было рынка ценных бумаг, не было масштабной безработицы. Однако те самые черты общественной и индивидуальной психологии, подмеченные Шаламовым в лагере, были чертами буржуазного, даже мелкобуржуазного, общества.
Что я имею в виду?
Война всех против всех. Этот термин ввёл отец буржуазной политической философии Томас Гоббс. Гоббс считал, что состояние «bellum omnium contra omnes» является «естественным», природным состоянием человечества, но на самом деле он лишь описывал ситуацию, в которую поставила людей бружуазная капиталистическая система. Она изолирует людей друг от друга, благодаря посредству денег делает их как будто независимыми друг от друга и в то же время ставит их в жестокие отношения конкуренции. Преуспеть можно только шагая по головам, только перехватывая драгоценные ресурсы, лишая других средств к существованию, отталкивая их с пути. То же самое видим и в лагере. Только на этот раз на кону оказывается не успех, а сама жизнь.
Капитализму как системе производственных отношений соответствует индустриальный способ производства. Он также оказывает определённое влияние на надстроечные процессы — вплоть до психологии и культуры поведения.
Социологи и историки Л.А. Гордон и Э.В. Клопов утверждают, что специфика сталинизма заключалась в пути «форсированной индустриализации», когда в жертву особому типу ускоренного индустриального развития приносились народное потребление, благополучие, права и свободы людей, едва завоёванные революцией. Индустриализация достигалась за счёт «командно-административных методов», «в соответствии с целями принятого курса, в котором всё подчинялось ускорению индустриализации любой ценой»22.
Социализм был подменён индустриализацией. Но промышленное развитие, согласно теоретикам социализма, было лишь предпосылкой, а не целью социализма. Определяющим же признаком социализма были социальная свобода и материальное благополучие всех людей. Но именно свободу и благополучие, то есть цель, пришлось принести в жертву индустриализации, то есть средству.
Примечания
1Если речь идёт о прозе. Стихи по большей части посвящены другому (спасибо С. Соловьёву за это замечание).
2Шаламов В.Т. Инженер Киселёв // Шаламов В.Т. Левый берег: рассказы. М.: Современник, 1989. С. 65
4 Шаламов В.Т. Инженер Киселёв // Шаламов В.Т. Левый берег: рассказы. М.: Современник, 1989. С. 65.
5Мне доводилось слышать от учеников: «Зачем нам это читать? Мы и так понимаем, что в лагере жить трудно, что туда лучше не попадать».
6Шаламов В.Т. У стремени // Шаламов В.Т. Колымские рассказы. СПб.: Азбука, 2022. С. 777.
7Шаламов В.Т. Галстук // Шаламов В.Т. Колымские рассказы. СПб.: Азбука. 2022. С. 95.
8Шаламов В.Т. Как это началось // Шаламов В.Т. Левый берег: рассказы. М.: Современник, 1989. С. 28
9Шрейдер Ю. Философская проза Варлама Шаламова. https://shalamov.ru/research/235/
10Шаламов В.Т. Облава // Шаламов В.Т. Колымские рассказы. СПб.: Азбука. 2022. С. 685.
11 См., например: Как криминальные традиции проникают в повседневную жизнь. Как криминальные традиции проникают в повседневную жизнь | ДРЕВО ЖИЗНИ | Дзен.
12 Укорененность тюремных и криминальных практик в культуре современного российского общества – тема научной статьи по социологическим наукам читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка.
13 Шрейдер Ю. Указ. соч.
14 Троцкий Л.Д. Сталин. М, 1995. С.352-353.
15И, кстати, это циничное использование революционных лозунгов приведёт в долгосрочной перспективе к вырождению и распаду советской системы, а также к (окончательному?) разочарованию нашего народа в социальной борьбе и возможностях построения лучшего общества.
16Фромм Э. Душа человека. М.: Республика. 1992. С. 71.
17Шаламов В.Т. О прозе // Шаламов В.Т. Левый берег: рассказы. М.: Современник, 1989. С. 554.
18Первое определение используется в сталинистской традиции с её теорией «социализма в отдельно взятой стране», второе ввёл социолог Александр Тарасов.
19Боффа Дж. История Советского Союза. Т. 2. М.: Международные отношения, 1994. С. 388.
20Сталин И.В. Речь на XIX съезде КПСС 14 октября 1952 года // Сталин И. В. Сочинения. В 18 т. Т. 16. С. 229.
21См. Marcuse H. Soviet Marxism. A critical analysis. NY: Columbia University Press, 1969.
22Гордон Л.А., Клопов, Э.В. Что это было?: Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40-е годы. М.: Политиздат, 1989. С. 82.
Что случилось ... 
«специфика сталинизма заключалась в пути «форсированной индустриализации»»
Общепринятым оправданием подобного подхода называют подготовку к войне. Дескать, Сталин всё предвидел заранее, потому что был дальновидным политиком.
НравитсяНравится
Ага, и поэтому понастроил заводов на Украине, чтобы потом отдать все это нацистам после их нападения.)
НравитсяНравится