1,5 года
В нашем дворе
Вместе с Ульянкой я заново проживаю своё детство. Я снова выхожу гулять во двор, он снова стал моим космосом, к которому я внимательно присматриваюсь, изучаю его. Я перезнакомился со всеми соседями. Когда у тебя и у них дети, это просто. Поэтому и знаю соседей я не по их именам, а по именам их детей: мама девочки Кристины, бабушка мальчика Арсика, папа мальчика Севы. Папы менее разговорчивы, они неохотно поддерживают беседу о своих детях, зато мамы и бабушки всегда готовы точно назвать и количество зубов своего ребёнка, и как он спит, и как он ест, и — наоборот.
Теперь Ульянка гораздо успешнее мешает мне работать. Её оскорбляет, что папа уткнулся в компьютер и не играет с ней, даже если дома есть ещё кто-нибудь, с кем можно было бы поиграть. Блаженны дни, когда удаётся хоть на несколько часов передать её бабушке. Тогда можно быстро и результативно поработать и выкроить немного времени для творчества.
Ну, вот, сделано и то, и другое, и третье. Чтобы дать отдых глазам, я выхожу с книжкой во двор. Но, странное дело, без Ульянки я чувствую себя во дворе чужим. Без дочки соседи меня не узнают, а те, которые узнают, сразу спрашивают, куда же я её девал. Я и сам не пойму, куда мне деваться, ибо привык следовать по двору за моей неуклюжей дочуркой, а теперь, как мне кажется, двигаюсь слишком прямо и быстро, постоянно натыкаюсь на бегающих вокруг детей, мешаю им играм. Мне неловко приближаться к песочнице, хотя за последние дни я здорово научился делать песочные куличики, мне неловко отвечать на вопросы знакомых ребятишек (то есть, конечно, не моих, а ульянкиных знакомых), мне неловко заговаривать с молодыми мамочками.
Сажусь на краешек скамейки, переворачиваю пару страничек и бегу к бабушке. За Ульянкой, пока наши общие друзья — дети и их родители — не разошлись по домам ужинать.
Радость
Ульянка сидит в ванной и забавляется переливанием воды из кружечки в баночку. Я стою рядом на коленях и смотрю за тем, чтобы она не принялась пить. И вдруг на какое-то мгновения мне показалось, что это я — маленький счастливый ребёнок, сидящий в ванной.
Ульянка занимается своими баночками и кружечками и время от времени взвизгивает от удовольствия. Интересно, думаю я, почему она всё время такая весёлая? Почему дети так веселы, и почему мы, взрослые, так угрюмы? И чем больше взрослый человек хохочет и скалит зубы, тем меньше ему веришь. А вот дети действительно искренне рады всему подряд.
Подрыгает ножками — счастье, проснётся и увидит маму с папой — счастье, прыгнет, а точнее свалится, с кучи подушек на диван — счастье. Что это? И можем ли мы такими стать? Умный и скучный человек скажет: это неразвитость, недооформленность психики. Вот и выходит у умного человека, что детская радость это нечто ненастоящее, только бесконечная злоба взрослых — это правда.
Нет, мне кажется, что радость ребёнка это не только первичная простота эмоций, но и счастье первооткрывателя, экспериментатора, когда каждый новый опыт приносит потрясающие результаты. Недавно Ульянка научилась залезать на стулья. Скольких усилий и риска ей это стоило! Как гусеничка на стволе дерева, она подолгу замирала на краю сиденья, вцепившись в обивку, не в силах закинуть коленку наверх. И даже после этого очень медленно и осторожно выпрямлялась. Но зато со стула, с этой головокружительной высоты ей открывался целый новый мир: все предметы, вся комната виделись в совершенно новом свете, а главное, она получила доступ к тому, что лежит на столах, и что не успели спрятать не готовые к такому повороту родители. Сколько усилий, но зато какой результат!
Думаю, подобный восторг доступен учёному, влюблённому в свою науку и сделавшему открытие, раньше так же чувствовали себя путешественники-первооткрыватели. Да разве не то же самое ещё недавно испытывал я сам, когда писал стихи, которые мне самому нравились? Вспомните знаменитое «Ай да Пушкин!» — разве это не та же степень счастья, упоения миром и собой в этом мире? А «это радость со слезами на глазах» разве не то же самое?
Человек рождается творцом, исследователем, экспериментатором, вершителем. Каждый день приносит маленькому ребёнку новые открытия, достижения и завоевания. Так что разница между детьми и взрослыми заключается не только в степени развитости психики, но и в том, как мы, взрослые, устроили нашу жизнь. Мы безмерно запутали её, превратили в унылую борьбу за выживание, перессорились между собой, растратили свой разум на поиск денег и примитивные развлечения, продались в беспросветное рабство, завалили свою жизнь и весь мир каким-то хламом.
Мы узнали всё то, что полагается знать детям и остановились на том, а чудесные загадки большого космоса и микрочастиц, завоевания в борьбе с косной материей, с социальным и моральным злом всё ещё ожидают нас.
Я верю, мы «станем как дети» и вернём себе чистую радость, ради которой появились на свет…
…Уля поливает меня из кружки, я с улыбкой грожу ей пальцем.
Ногти
Уля не любит стричь ногти, вечно вертится и капризничает. Честно говоря, я её понимаю. Сам неохотно этим занимаюсь, и моя жена постоянно недовольна видом моих ногтей. Наконец, она не выдерживает и решает взять судьбу моих ногтей в свои руки. Стрижёт безжалостно, под корешок, на моём лице гримаса страдания.
Ульянка сидит с нами рядом и видит мои мучения. Конечно, дети эгоцентричны, но вот впервые в дочурке пробуждается жалость к папе, которому стригут ногти. Она начинает кричать, сбрасывать всё со стола, но видит, что это не помогает папе и не отвлекает маму от её занятия. В отчаянии Уля решается на крайний шаг: переворачивает свою поилку, льёт воду на стол и, указывая на лужицу, кричит: «Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!»
Мама сжалилась над нами. Папины ногти спасены. Подхватываю дочку на руки: «Спасибо тебе, Ульяна!» А она уже вцепилась в мои волосы и проверяет, насколько крепко они приделаны.
Скрюченный палец
Снова на прогулке. Уля, вооружённая лопаткой («пака») и формочкой в виде зайца («айка»), копается в песочнице. Правда, больше песка сыпет не в формочку, а на новые колготки. Что ж, это естественно, я слежу только, чтобы она не попала песком в других детей.
Проходящая мимо женщина интересуется:
— Сколько лет? — и, не дослушав моё «год и семь», деловым тоном спрашивает. — Крестили?
— Нет, — улыбаюсь я, но женщина прочитывает в моей улыбке не насмешку, а смущение.
— Очень-очень плохо, — цыкает зубом она. — О ребёнке бы позаботились, большой вред ему делаете.
— Какой же?
— Не дай бог, что случится, а ребёнок не крещёный.
— Вы имеете в виду смерть? Ну, я не думаю, что бог, если он существует, такой бюрократ, чтобы пускать в рай только со справкой о крещении.
— Не богохульствуйте, — тётка грозит мне скрюченным пальцем. Не то чтобы она была совсем старая или у неё были кривые пальцы, но почему-то верующие предпочитают грозить согнутым пальцем. Получив в ответ ещё одну улыбку и, наконец, верно её истолковав, женщина уходит с сердитой поспешностью.
Уле надоел песок, и она просится на качельку («кать-кать»). У качели встречаем другую женщину.
— Вот хорошо, что у вашей девочки шапка с рожками, — говорит она.
Вообще-то эту шапку нам передал кто-то из родственников, и мы вовсе не выбирали её на свой вкус, но я вежливо киваю на комплимент. А женщина продолжает:
— Ведь это символ божественной коровы — священной покровительницы нашей земли.
Ну, что ты будешь делать!
Дмитрий Косяков. Лето-осень, 2016.
Что случилось ... 