1 год
Спать хочется
Вот уже первый час ночи, а Ульянка не спит. Час (или больше?) я таскаю её на руках, пытаюсь укачивать и что-то напевать, и она почти затихает, прикрывает веки, но, словно испугавшись чего-то, начинает биться, кричать и выворачиваться из рук. Есть не хочет, воду отталкивает. Говорят, что для маленьких детей сон — это смерть, потому они и сопротивляются до последнего. Пытаюсь посмотреть на это её глазами: вокруг темно, её засасывает чёрное небытие, когда же она пытается пошевелиться, то чувствует, что её сжимают сильные объятия, а сверху доносится неразборчивый шёпот, монотонное пение. Страшно! Ульянка рвётся и брыкается так, что я боюсь её уронить, руки уже устали. Может быть, она всё-таки голодна? Или больна? Но из-за постоянного ора, я никак не могу собраться с мыслями и сообразить, что же мне нужно делать, и потому не могу придумать ничего лучше, как ходить по тёмной комнате и пытаться напевать осточертевшие слова колыбельных песен. Петь трудно из-за дочкиного крика и от необходимости непрерывно раскачивать свою тяжёлую ношу, отчего иногда прерывается дыхание
В такие минуты мне кажется, что именно с рождением ребёнка к человеку приходит старость. Ты начинаешь сильно уставать и плохо спать, кожа портится, вылазят волосы, появляются морщины. Ты постоянно горбишься, склоняясь над младенцем, укачивая его. Мысли путаются, в голове постоянный гул. Нервы расшатываются, ты становишься склочен и глуп, чаще болеешь. Тебе хочется только отдыхать, остальные желания притупляются.
Потом ребёнок подрастает и ослабляет свою хватку, но ты так и остаёшься согнутым, сморщенным, оглушённым и усталым. Тебе постоянно хочется спать. Спать вечно.
А ведь мне завтра рано вставать на работу, нужно хоть немного поспать, иначе и день превратится для меня в пытку — борьбу с усталостью и закончится сплошной головной болью. Жена лежит на кровати и пытается уснуть, у неё уже тоже нет сил, она пробовала всё, что могла. А ей ещё предстоит просыпаться и кормить Ульянку ночью. На ум невольно приходит рассказ Чехова «Спать хочется», когда ополоумевшая от бессонницы девочка задушила вверенного ей младенца. Хочется схватить кричащего брыкающегося бесёнка за ноги и шваркнуть об стенку.
Мне становится жутко от этих мыслей. Я испуганно и устало сажусь на пол и разжимаю руки. Ульянка вырывается и убегает в темноту. Я слышу как её пяточки топочут где-то в кухне. А я пытаюсь сообразить.
За что же мы все трое так жестоко и упорно мучим друг друга, ссоримся, срываем друг на друге обиды? В чём наша неправда, наша ошибка, наша вина друг перед другом? В том, что мы не профессиональные педагоги? Я по образованию — филолог и историк, а работаю журналистом. Улина мама — художник. Всё, что мы знаем о воспитании ребёнка, почерпнуто нами урывками, наспех из брошюрок, лекций да советов родных. Какое позорное дилетантство, какая некомпетентность! Это всё равно, что писать в газету, едва освоив грамоту или выдавать за искусство бесформенный кусок глины — сплошное шарлатанство. Почему же такое допустимо при воспитании детей? Ведь это не безжизненная глина или бумага, которая всё стерпит, а живое разумное существо. И касаться его тела и души неопытными грубыми руками — просто преступление!
Нет, я бы не доверил себе своего ребёнка… Но я не доверил бы его и другим. Каждый день, как журналист, я сталкиваюсь с жуткими случаями унижения, избиения, травмирования и даже убийства детей их родными и близкими. С таким сложным и хрупким материалом должны работать профессионалы.
Похоже, часть своих рассуждений я-таки проговорил вслух, потому что Валя поворачивается и спрашивает:
— И где же они, эти твои профессионалы?
— Нигде, — отвечаю я. — Нет их на свете, не подготовили ещё.
— Значит, в будущем не будет семьи?
— Не будет, — говорю я, а остальное уже досказываю молча, про себя: «Семья это костыль для нашего безнадёжно хромого общества, дурно прилаженный протез, который худо-бедно помогает передвигаться, но и калечит идущего».
Сижу на полу, беспомощно тереблю ворсинки ковра. На кухне обо что-то ударилась и заплакала Ульянка. Бегу к ней, подхватываю на руки, прижимаю к себе, Ульянка сжимается в комочек и, утомлённая слезами, наконец засыпает. Не дыша, на цыпочках несу её к кроватке, укладываю, но она вздрагивает и начинает метаться, и я ещё долго качаю кроватку, мысленно повторяя: «Прости меня, дочка! Прости всех нас! Мы не сумели придумать для тебя лучшего мира».
Детскими глазами
Мы отправились с дочкой в детский городок, который расположен на площади за соседним кварталом. Это совсем рядом, его даже видно из нашего окна. Но для Ульянки это настоящее путешествие, так что берём с собой коляску. Кроме того, на пути к площади практически нет пешеходных тротуаров и приходится непрерывно вилять, уступая дорогу вездесущим автомобилям.
Но вот, наконец, мы в городке. Достаём Ульянку из коляски и ставим на снег. Уля неповоротлива в своём тёплом комбинезоне и, как космонавт на луне, смотрит на всё удивлённым и восхищённым взглядом. Сначала она просто замирает и долго стоит, даже не особо вертя головой. Вокруг столько нового! Необычные пёстрые сооружения, смысл которых для неё ещё неясен, а главное, люди, и более того — дети. Те, что помладше, сидят в колясках или на руках, те, что постарше — носятся во всю прыть, Ульянке трудно за ними угнаться. Но, конечно, она тянется к старшим ребятишкам, протягивает к ним руку, пищит и тянет меня за собой. Однако, останавливается в двух шагах, не решается вмешаться в резвые игры двух-трёхлетних «взрослых» детей.
Всё вызывает интерес и удивление: зачем мальчик залез в эту странную штуку? А вот девочка подошла к теремочку, а из окошка выглянула другая и сморщила рожицу. Чудеса! А куда побежал этот мальчик? А кто взвизгнул там? Ульянка ещё не умеет играть — ей интереснее исследовать. И, хотя больше всего её волнуют дети, она не прочь прокатиться с горки или с серьёзным и сосредоточенным видом покрутиться на карусели, а ещё лучше попробовать самой её покрутить. Всё это, конечно, с моей помощью. Порой она отвлекается на каку под ногами. К сожалению, во всём этом шумном великолепии ребёнку порой незаметны по-настоящему потрясающие вещи, так что я специально обращаю её внимание на всяких птичек и собачек.
Ульянка помогает мне увидеть окружающие предметы как будто впервые. На прогулке я не спешу и имею время видеть и слышать окружающий мир. Я присматриваюсь к тающему снегу: наверху старых сугробов он белый, а ближе к подножию становится всё чернее, но муть проталин и чернота грязного снега разделены золотящейся кромкой. Я различаю в шуме пролетающих голубей особенное едва уловимое поскрипывание. И мне уже не терпится вместе с Ульянкой, её глазами посмотреть на траву и зелёные листья.
Даже дома Ульянка постоянно находит, чему поразиться: мячику, закатившемуся под диван, бородатому дедушке Карлу на обложке папиной книжки, работающей стиральной машине. Я невольно вместе с нею сажусь на корточки и засматриваюсь на круговерть одежды и мыльных пузырей… Ульянка приносит мне разные вещи, и я восхищаюсь находкам вместе с нею: закрытая банка, в которой что-то гремит, кукольные бусы… эй, это мой диктофон!
Бесконечно радует Ульянку и собственное тело: ножки, которые бегут, и которые можно затолкать в рот, волосики, в которых можно задумчиво шарить пальцами, пуп, который, как оказалось, есть даже у мамы с папой! Глядя на неё, я понимаю, как здорово существовать на свете, моя память неожиданно возвращает мне утраченные переживания детства.
Дмитрий Косяков, 2016.
Что случилось ... 